Ливия, насилие и свобода слова

Оригинал статьи: Stanley Fish. Libya, Violence and Free Speech

В своё время, когда по поводу Салмана Рушди была вынесена фетва, поскольку его книга «Сатанинские стихи» воспринималась многими иранцами как хула на пророка, я был на конференции, одна из секций которой была посвящена ситуации вокруг Рушди. Один из присутствующих поднял руку и на полном серьёзе спросил: «Да что такое с этими иранцами? Они никогда не слышали о Первой поправке?»

Подразумевалось, что, если бы они слышали о ней, прочитали её и осознали её смысл, они бы поняли, что людей не обвиняют из-за того, что те написали, — не отвечают на слова, как бы резкими и ранящими они ни были, так, как будто это физическая агрессия. Теперь в связи с событиями в Ливии то же самое говорят американские политики и журналисты. Если вы послушаете радио или посмотрите новости по телевизору, вы услышите, как многие (включая госсекретаря Хиллари Родэм Клинтон) заявляют, что, во-первых, видео, порочащее ислам, разумеется, достойно осуждения, а во-вторых, ничто, тем не менее, не может оправдать развязывание «бессмысленного насилия».

«Бессмысленный» здесь означает «беспричинный». Это означает также, что никто не вправе обстреливать консульство страны на том основании, что в этой стране кто-то говорит неприятные вещи о твоей религии. В конце концов, если твоя религия достойна и сильна, она выдержит то, что её представляют в порочащем виде. Кроме того, нападение на твою религию не означает нападения на тебя; ничего личного. Такова точка зрения Терри Джонса, пастора из Флориды, настаивающего на том, что видео (с которым его связывают каким-то ещё неясным образом) было «сделано не для того, что нападать на мусульман, но чтобы показать деструктивную идеологию ислама». Другими словами, мы не нападаем на тебя — лишь на некоторые идеи, которые ты разделяешь. Утверждение, имеющее смысл лишь в том случае, если ты считаешь религию некой добавкой к сути своей личности, наподобие принадлежности к определённой политической партии или группе болельщиков определённой футбольной команды.

Этот подход к религии мы унаследовали от Дж. Локка и других протестантов-«приспособленцев» — протестантов, которые торговались с государством: дайте нам свободу молиться, не вмешивайтесь в наши дела, а мы не будем вмешиваться в гражданские дела и пытаться создавать общественные институты, основанные на богословских доктринах. В своём «Послании о веротерпимости» Локк весьма красноречиво разъясняет, как разделение мира на две различные сферы — сферу частной жизни и сферу общественной жизни — положит конец насилию, которое весьма вероятно в том случае, когда религиозные императивы покидают свой истинный дом в сердце и церкви (мечети, синагоге) и начинают определять все стороны жизни. Таким он видел «согласие церкви и государства, между которыми вообще бы не было разногласия, если бы они держались в своих границах и забота одного была бы только о мирских благах граждан, другой — о спасении их души».

Те, кто принимает это разделение на бытовое и государственное, оказываются раздвоены. В частной жизни они живут, ревностно исполняя веления своей религии. В общественной жизни, как граждане, они снижают накал своих религиозных убеждений и выказывают терпимость, которой, быть может, в глубине сердца и не чувствуют. Мы подписываемся под этой раздвоенностью, заявляя, в соответствии с Первой поправкой: «Я не согласен с вашим мнением, но готов отдать жизнь за ваше право его высказать».

Вряд ли нужно упоминать, что протестующие в Ливии и Египте такого не скажут — и не потому, что не понимают Первой поправки, или того, что она подразумевает возведение стены между религией и обществом, или разницы между гражданином и верующим, или разницы между словами и действиями, — а потому, что они всё это отвергают и, более того, считают злом. В их глазах религия, которая заточает себя в сердце и храм и, соответственно, исполняется от случая к случаю, когда есть свободное время, — это не религия вообще. Настоящая религия не снижает накала, когда ты выходишь из молельного зала, она требует твоей преданности всегда и везде. И «ты», чьей преданности она требует, не делится на общественного «тебя» и частного «тебя» — это тот же самый «ты», будь ты дома или в далёких странах.

И поскольку для них религия — это не внутреннее, частное дело, не касающееся мирских событий, но всепоглощающий императив, касающийся мира напрямую, постольку словесное или рисованное оскорбление их религии не будет восприниматься как далёкая и незначительная неприятность, как «всего лишь» изображение — оно будет восприниматься как глубокая рана в сердце, как физическое действие, требующее ответных действий. Выражение «обзываться не значит драться»* — не для них.

И весь комплекс американского либерализма: различение слов и действий, решимость защищать свободу слова, каким бы отвратительным это слово ни было, требование к верующим смягчать свою набожность в общественных местах — всё это протестующие решительно отвергают. Когда им говорят, что правительство США не принимало участия в производстве этого фильма и выражает сожаление по поводу его содержания, образованные ливийцы и египтяне отвечают (их слова приводят журналисты): «Что ж, если они считают, что это плохо, и не разделяют выраженной там позиции, почему же они не прекратят это, не накажут тех, кто это сделал?» Стандартный ответ состоит в том, что мы, американцы, не подавляем идеи, не наказываем за них, пусть они и представляются неверными или даже опасными; в соответствии с Первой поправкой, мы терпим их и позволяем им выходить на идеологический рынок.

Однако это означает, что защита рынка идей путём отказа от установления границ, что на нём может быть представлено, а что нет, — это высшая утверждаемая нами ценность. И мы утверждаем эту ценность несмотря на то, что вследствие этого истину могут оскорблять, а ложь может широко распространиться. Мы решили, что нужно вытерпеть возможные негативные последствия строгого режима свободы слова, поскольку принцип важнее, чем предотвращение вреда от его реализации. Тогда не нужно удивляться, что остальной мир — собственно, почти все остальные в мире — не согласны с этим, и не потому, что они слепы и невежественны, но потому, что они поклоняются Богу и истине, а не Первой поправке, которая держит Бога и истину на коротком поводке, да ещё и поглядывает на них с подозрением.

От переводчика

* В оригинале цитируется колыбельная «Sticks and stones will break my bones but names will never hurt me».